Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, - Страница 85

Когда я был настолько мал, что еще не научился прогуливать уроки, я ненавидел воскресные утра, – диктовал я воскресным (а как же!) утром 27 сентября. – Понедельники, вторники и прочие будние дни я принимал со смирением стоика; субботние вечера обожал, а вот воскресные утра ненавидел, не умея объяснить почему. Теперь могу, пожалуй. Воскресное утро, солнышко, сулит свободу, которой невозможно воспользоваться… Нет, даже не так. Оно обещает свободу, которой вовсе нет. Свободу, которая на самом деле является всего лишь короткой передышкой. Воскресное утро куда более лживо, чем утро любого другого дня недели. Планам, рожденным при свете воскресного утра, не суждено осуществиться. Скажу больше: в детстве я обнаружил, что воскресенье гораздо короче любого буднего дня. Это противоречит законам природы, однако это так. В воскресенье бег времени ощутим почти физически. Оно уходит, удержать его невозможно, как невозможно удержать в руках ветер…

Сегодня я вернусь домой очень поздно, – меланхолично сообщал я на следующий день, 28 сентября. – Это скверно, но ничего не попишешь: Раисе под хвост попала изрядных размеров вожжа, и она твердо намерена созвать совещание, то бишь тихую высококалорийную пьянку в какой-нибудь новорусской забегаловке. Я же у нас – не только самый красивый мужчина в мире (ведь правда?), но и скромный заместитель нашей макулатурной царицы, а посему не имею никакого морального права уклониться от участия в оргии. К слову сказать, мне всегда казалось, что заместитель – очень правильная должность, именно то, что требуется джентльмену вроде меня. Прекрасная возможность быть не «кем-то» и не «собой», а просто функцией. Возможность играть в чужую игру вместо того, чтобы хмурить лоб над собственной партией. Может статься, дни, прожитые не в качестве «кого-то», а в должности заместителя, не вычитаются из жизни. Следовательно, они ее продлевают. Вот такая хитроумная теория, из которой должно сделать вывод, что я умею неплохо устраиваться.

Солнышко, сегодня первый день октября, а я, вероятно, встал не с той ноги, ибо в голове моей снуют сердитые мысли. Например, о мифах, что впаривают нам с раннего детства в качестве основополагающих аксиом геометрии бытия. Один из самых нелепых – миф о вреде эгоизма. Считается, что жить ради собственного удовольствия – «плохо». Родители, словно бы задавшись целью воспитать для себя более-менее сносный обслуживающий персонал, внушают маленьким человечкам, что следует посвятить свое существование другим высокоразвитым белковым организмам, каковые не способны порадовать себя самостоятельно (поскольку, ясное дело, тоже поглощены чужими заботами). Общеизвестно ведь, что заниматься чужими делами много проще, чем собственными, поэтому все, включенные в порочный круг неустанной озабоченности друг другом, вполне довольны и менять тут ничего не собираются. Ну и ладно.

И все же, и все же… Есть дни, приближающие нас к смерти, и есть просто дни жизни – те, что были прожиты исключительно ради собственного удовольствия, а значит – вне времени. Первых, как водится, много (почти все); вторые… ну, случаются порой. Дурацкая и нелепая пропорция. Да?

Ты только что убежала, – говорю ей утром 4 октября, – а я так и не успел рассказать тебе, что мне сегодня приснился Карлсон, который живет на крыше, и я вспомнил, что в детстве очень хотел быть Карлсоном (именно быть, а не дружить с ним, это важно). «Вот, – думал, – вырасту большой, стану Карлсоном, буду жить на крыше, и никто никогда до меня не доберется». Одинокая жизнь на крыше (а ведь смотри-ка, сейчас я почти так и живу!) казалась мне блаженством, поскольку докучливое повседневное насилие взрослых раздражало меня чрезвычайно. Например, необходимость жрать что дают, а не то, что хочется. Или идти спать, когда велят, а не когда устанешь. Или почему-то сегодня гулять нельзя, а завтра, когда мне хочется сидеть дома и читать книжку, говорят, что гулять НАДО, и бесцеремонно выгоняют во двор. Почему – мне никогда не объясняли. Еще хуже получалось, когда меня звали домой в разгар какой-нибудь интересной игры. Это первая в моей жизни аллегория смерти: «Умереть – это значит уйти не по своей воле В САМЫЙ ИНТЕРЕСНЫЙ МОМЕНТ» – так я тогда думал. С тех пор (только никому не говори!) я твердо решил стать бессмертным. С какого конца следует приниматься за это дело – не знаю. Но… Разберемся как-нибудь.

Сегодня 5 октября, здравствуй. Среди множества вещей, которых я не знаю о тебе, есть одна, особенно будоражащая мое любопытство: скажи, ты любила играть в прятки, когда была маленькая? И что тебе больше нравилось: скрываться или искать? Я, например, поначалу больше любил искать других, чем прятаться самому: поиск – занятие деятельное и азартное; сидеть же в укрытии – времяпрепровождение, требующее душевного покоя, внимания и терпения, которых мне никогда недоставало. Но однажды, уж не помню почему, я решил схитрить: заранее соорудить укрытие и спрятаться так, чтобы никому не удалось меня разыскать. Выбрав пасмурный вечер, когда мои друзья сидели дома, я углубился в кусты сирени и принялся рыть яму. Мне понадобилось еще несколько таких вечеров: задача оказалась сложнее, чем я рассчитывал. Место было выбрано удачно: никто не заметил, что в сыром сумраке сиреневых зарослей ведутся какие-то земляные работы. В один прекрасный день яма достигла нужного размера; для пущей маскировки из дома было похищено старое мамино пальто: рябая зеленовато-черная ткань как нельзя лучше сливалась с землей. Я заранее предвкушал грядущий триумф. «Триумф», однако, вышел странный: меня не просто не нашли, а довольно быстро перестали искать, решив, очевидно, что я просто ушел домой. Я же, в полной уверенности, что поиски продолжаются, терпеливо лежал в своем укрытии, злорадно думая, что так долго еще никого никогда не искали. Время, однако, шло, постепенно я заподозрил неладное, но упрямство не позволило мне выбраться наружу. Какое-то время спустя я понял, что не хочу покидать яму совсем по другой причине: я неожиданно открыл для себя странную разновидность свободы, которая приходит лишь тогда, когда ни один человек в мире не знает, где ты находишься… Понимаешь? Уверен, что понимаешь. Слушай же дальше.