Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, - Страница 41

Вслед за Торманом потянулись на выход варяги. Клара, впрочем, осталась.

Это можно было предвидеть с самого начала, но я не предвидел. И теперь был счастлив. Каюсь, не потому, что Клара мне так уж понравилась (вообще-то понравилась, но головы я не терял), и не потому, что мне предстояло впервые в жизни трахаться с иностранкой, хоть и принадлежал я к поколению, наивно полагающему, будто у зарубежных гражданок все устроено как-то не так (как именно – непонятно, но значительно лучше, изящнее и удобнее в эксплуатации, чем у местных самочек).

Просто сегодня я боялся оставаться один дома. Мне требовалась не столько любовница, сколько психотерапевт, личная охрана и, желательно, опытный экзорцист с паникадилом и канистрой святой воды. Клара же производила впечатление человека, способного справиться с любым количеством наваждений. Она была похожа на стакан холодного молока, который обнаруживаешь на столе солнечным летним утром; впрочем, и на само летнее утро она тоже была похожа. Славное солярное существо, наилучший компаньон для героя, решившего во что бы то ни стало дожить до третьих петухов.

Клара, впрочем, тоже вряд ли сгорала от страсти. Скорее уж – от любопытства. Я был ей интересен: и как автор пресловутых «Едоков», и как обитатель странной неухоженной империи, которая во времена ее детства была одной из главных эсхатологических страшилок, и как жилец коммунальной квартиры, куда Клара попала впервые в жизни; да и в качестве носителя языка я мог принести ей немалую пользу.

Выходит, что в постели мы оказались скорее из взаимной вежливости – все лучше, чем объяснять друг другу: «Ты – прелесть, но сейчас меня волнуют совсем иные вещи». Иногда секс – это просто повод поговорить. Веский, к слову сказать, повод.

Клара, судя по всему, именно так и считала, по крайней мере, допрос начался задолго до первого поцелуя и продолжился, как только я снова обрел возможность внятно формулировать. От меня требовали полного отчета о нелепых обстоятельствах нашего здешнего бытия; осознав свою ответственность перед европейской русистикой и прочей мировой наукой, я старался как мог.

Это своеобразное интервью продолжалось, пока Клара не потянулась за коньяком. Отхлебнула прямо из горлышка, не утруждая себя поисками рюмки, протянула бутылку мне. Я отрицательно помотал головой: и без того уже носом клевать начинал, а отвечать безмятежным храпом на расспросы любознательной дамы было бы как минимум бестактно.

– А ты очень мало пьешь, – заметила она, скорее удивленно, чем одобрительно. – Почему? Для дела это хорошо, но у вас принято пить много, разве нет?

Умиротворенный, расслабленный, благодарный ей – не столько за чудесную перемену участи, сколько за сиюминутный душевный покой, я почувствовал, что вполне могу рассказать Кларе то, о чем не рассказывал до сих пор никому. И не помышлял даже. Я бы дорого дал за возможность забыть эту историю, но право на склероз, вероятно, даруется лишь за выслугу лет…

– Однажды, – тоном профессионального сказочника начинаю я, – давным-давно, когда я только-только ушел из дома и учился жить один, со мной случилась одна большая глупость. Могу рассказать, если тебе интересно… А тебе действительно интересно?

– Мне все интересно! – почти с негодованием восклицает Клара. Дескать, не выдрючивайся, а давай работай языком. Разглашай информацию, шнелль, шнелль, арбайтен махт фрай! Я уж хотел было рявкнуть: «Яволль, майн фюрер», – но вовремя прикусил язык. Обидится ведь. Поэтому просто продолжаю:

– В тот раз я впервые напился по-настоящему. Пил на голодный желудок, поскольку перед этим целый день ничего не ел…

– Ты был такой бедный? – ужасается Клара.

Хотелось бы сказать честно: «А я и сейчас не намного богаче», но в беседе с будущим работодателем следует воздержаться от чрезмерной откровенности. Пусть думает, что я крутой.

– Я был не столько бедный, сколько глупый. Деньги я тогда уже зарабатывал неплохие, а вот тратить их не умел совершенно. Мог в один день спустить на ерунду недельный заработок. Мне же всего семнадцать лет было, я не знал еще, что, получив деньги, следует сделать запасы хлеба, чая и сахара, и только потом можно начинать кутить.

– Хлеб, чай и сахар? Тебе этого достаточно? – смеется Клара.

– Вполне.

– А тогда у тебя не было даже хлеба?

– Ага. В том-то и дело. Говорю же, дурак был. Я целый день ничего не жрал, а потом вдруг заявился приятель, принес мне старый долг и бутылку портвейна в знак благодарности. Мы выпили, потом пошли гулять, встретили еще кого-то, добавили. Никому в голову не пришло, что меня надо сначала покормить, а уже потом продолжать веселье; сам же я перестал соображать еще дома. В какой-то момент я отключился окончательно. Что я вытворял после этого, неизвестно, но, очевидно, вел активный образ жизни, поскольку очнулся на рассвете, на другом конце города, в совершенно незнакомом дворе, с вывернутыми карманами. Пока я спал, кто-то меня ограбил. Это было… ну, как тебе сказать… хуже, чем просто противно. Даже денег не так уж жалко, но чувство отвратительное: знать, что кто-то ворочал твою бесчувственную тушку с боку на бок, по карманам шарил и вообще мог сделать с тобой все что угодно… В то утро я был себе омерзителен и понял, что нет ничего хуже, чем утратить контроль над ситуацией. По крайней мере, для меня… В довершение ко всему, мне пришлось идти домой пешком: автобусы еще не ходили, а на такси у меня не было денег. Как дошел, не знаю: там и быстрым-то шагом часа полтора, а я едва на ногах держался. Но ничего, справился. И получил бесценный опыт. С тех пор я славлюсь умением не напиваться – ни при каких обстоятельствах. Полный контроль – драгоценность, с которой я добровольно не расстанусь.