Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, - Страница 124

124

Это «и все же» стало костылем, опираясь на который я смог доковылять до прихожей и непослушными, онемевшими пальцами отомкнуть замок.

На пороге стояла юная женщина в пестрой шубе до пят, сшитой из кусочков меха разного цвета и фактуры. Маленькая смуглая брюнетка, миловидная, улыбчивая, с ямочками на щеках.

– Ой, – восклицает растерянно, – а разве здесь не Миша живет?

– Не знаю.

Мотаю головой, улыбаюсь глупо – просто потому, что улыбаться легче, чем говорить. Впрочем, говорить все-таки придется. Надо же объяснить этому славному существу, как обстоят дела с квартирой и ее ненаглядным Мишей, которого я в глаза не видел.

– Вообще хозяина дома зовут Гена. Я у него арендовал помещение, всего на неделю. Даже не я сам, а мой друг… А я тут фотографии печатаю. Завтра уже выметаюсь. Может быть, ваш Миша тоже временно здесь обитал?

– Ой, все может быть, – теперь она, кажется, готова заплакать. – Я у него тут всего два раза была, а потом он куда-то пропал, но это как раз в порядке вещей… А я с мамой поругалась и ушла, хлопнув дверью. Следовательно, возвращаться до утра – моветон. Думала у него переночевать. Подружек уже будить не хочется, а Миша всегда поздно ложится… Ладно, что-нибудь придумаю. Вы извините…

– Если хотите, можете зайти, – говорю нерешительно. – Я не насильник и не убийца… впрочем, даже если бы я был убийцей и насильником, боюсь, сейчас у меня ничего бы не получилось. Вот разве чаем вас напоить, на иное насилие я не способен. Что-то я не в форме.

Вижу, что она колеблется, и решаю, что в кои-то веки имею право воспользоваться хваленой женской жалостливостью. Никогда прежде ею не злоупотреблял, но сегодня – сам бог велел. Нельзя мне, чтобы она сейчас уходила. Никак нельзя.

– У меня как раз перед тем, как вы пришли, сердце прихватило. Первый раз в жизни такое со мной случилось. Я, честно говоря, испугался. А вот как открыл вам дверь, все начало возвращаться в норму. Может быть, вы действительно выпьете со мной чаю? А потом, если не захотите оставаться, я вас на такси посажу. А можете и переночевать, здесь два дивана, в комнате и на кухне. Ладно?

Она внимательно меня разглядывает. Решает: можно ли иметь со мной дело. Что ж, могу ее понять. В этом смысле женщинам действительно труднее живется: всегда нужно быть начеку, настороже, слишком уж много желающих прибрать к рукам то, что плохо лежит, не осведомившись, желает ли это самое «плохолежащее» человеческое существо быть прибранным или же у него какие-то иные планы на ближайшее будущее. Я бы с ума сошел от такой жизни, честное слово!

– Ладно, – говорит она наконец. – Вид у вас действительно неважный. Да и мне не помешает согреться, я с Зубовской сюда пешком шла. Давайте будем пить ваш чай.

Понятия не имею, на каком расстоянии отсюда находится оная Зубовская (моя Москва – все еще драное лоскутное одеяло), но, на всякий случай, изображаю уважительное сочувствие: дескать, надо же, с Зубовской, пешком – вы себя не бережете!

Таня – так ее звали – сняла шубу и оказалась совсем хрупким созданием: птичьи ребрышки просвечивают из-под тонкой водолазки, худые коленки, детские запястья. Но жизненных сил, доставшихся этому крошечному существу, кажется, хватило бы на дюжину грузчиков: шаровая молния, а не человечек. Даже жарко на кухне стало от ее присутствия. Она одобрительно отнеслась к моей манере заваривать чай, съела целых два бублика из моих запасов, потом полезла на антресоли и достала оттуда коробку шоколадных конфет. «Птичье молоко», не хрен собачий, я такие только однажды ел, да и то в детстве, в гостях у зажиточных родственников.

– Это я Мишке приносила, – смеется, – а он, оказывается, шоколад не жрет. Спрятал якобы для гостей. Так и знала, что он их тут оставил, съезжая!.. И не смотрите на меня сочувственно, Мишка – не сбежавший любовник-подлец, а просто забавный мальчик. Друг-приятель, из тех, к кому можно вламываться без предварительного звонка. Только и всего.

– Это хорошо, – киваю. – Хорошо, что для вас его отсутствие – досадная неприятность, а не трагедия.

– Ну уж – трагедия. Скажете тоже… Какая может быть трагедия, если все живы?

– Ваша правда. Но человеческое сознание способно оформить как трагедию любое пустяковое происшествие.

– Ну да, в частности, человеческое сознание моей мамы. Но это какое-то неправильное сознание, вам так не кажется?

Разумеется, мне так кажется. Никаких возражений. Весь вечер мы только тем и занимались, что соглашались друг с другом. Это было и странно, и славно: будто бы вдруг нашлась моя сестренка-близнец, с которой нас разлучили в младенчестве злые сценаристы, работавшие над созданием сериала о нашей непростой, но поучительной жизни. Редкостный кайф.

Мы болтали часа два, выдули неимоверное количество чаю, уничтожили мои запасы сахара и коробку конфет. Даже крошки от бубликов подмели в экстазе. Я и думать забыл о своей внезапной хвори, не вспоминал даже, что заманил эту милую женщину на свою кухню с корыстными целями: чтобы она не дала мне умереть.

Она, собственно, и не дала.

Кончилось тем, что я заснул прямо там, где сидел, сам не заметил, как свернулся калачиком на кухонном диване, успел лишь пробормотать, что комната в ее распоряжении, а если все-таки нужно посадить ее на такси, я готов подняться, одеться, и все такое… Наглая ложь: в тот момент я вряд ли смог бы даже добрести до уборной. Был слаб, как новорожденный.

Сквозь сон я почувствовал, как невесомая ладошка гладит меня по щеке – всего одно прикосновение, наполнившее меня теплом и покоем. А потом маленькие ножки зашлепали по коридору, заскрипели половицы, запели диванные пружины. Таня устраивалась на ночлег, и теперь я мог не сомневаться, что доживу до утра.

124