Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, - Страница 109

109

Даю еще. Гляжу на Венину рожу, млею. Словно бы со стороны наблюдаю, как рушится стена, которую я так долго и старательно возводил между собой и реальностью. В приятных эпизодах хочется быть участником, а не рассеянным созерцателем. Как же мало, оказывается, мне нужно!

106. Иктоми

…все они являются жертвами его бесконечных розыгрышей…

– Ну точно, ангел, – резюмирует наконец мой единственный, но благодарный зритель. – Только ангел может так бурно возмущаться человеческой телесностью. На худой конец, идеалист, каких свет не видывал. Фотографии улетные. Но не любишь ты людей, товарищ Максим. Ох не любишь!

– Ну почему же не люблю? Фотограф смотрит на мир через объектив – чувствуешь, какой корень у этого слова? То-то же, эту штуку придумали специально для того, чтобы научиться видеть вещи такими, каковы они на самом деле. Все, что я могу, – это констатировать факты, без комментариев. Ничего личного.

Веня доволен.

– Ага, не хочешь признаваться, что человечество своим неопрятным видом разбивает тебе сердце? Мне, впрочем, тоже разбивает, но не до такой же степени… Бедный, бедный Макс!

– Не забывай, это довольно старые снимки. Последний сделан больше года назад.

– Это имеет значение?

– Огромное.

– То есть сейчас ты бы не стал делать такие работы?

– Сейчас я вообще не снимаю. Мой фотоаппарат разбился в ту ночь, когда я приехал в Москву. И я подумал, что это правильно, так и надо. Началась какая-то иная жизнь, отличная от прежней.

– Но теперь у тебя есть этот «Nikon».

– Ага, есть.

– И если ты снова начнешь фотографировать…

– Кстати, наверное, действительно начну. У меня обычно хватает мужества плыть по течению и не делать вид, будто это я сам здесь все решаю.

– Ишь ты какой… Но ты больше не будешь снимать «Едоков»?

– Не знаю. Может, и буду. Но подозреваю, что с иным каким-нибудь результатом. Я очень изменился. Настолько, что автора «Едоков» можно считать покойным…

– Гениально! – орет Веня. – Можно считать покойным? Так и поступим. Макс, мы сделаем ему имя, этому твоему покойнику! Мы его так раскрутим, что живые позавидуют мертвым! Это будет самый модный русский фотограф следующего сезона, я тебе обещаю!

– Кто – я? – переспрашиваю ошеломленно. Что-то он намутил с местоимениями…

– Ну да, ты. Но только не ты сам, а этот твой условный покойник.

– Объясни по порядку. Я – тупой, как все гении и ангелы.

– Макс, – проникновенно говорит мой персональный Мефистофель. – Вот послушай, что я придумал. Мы с тобой создадим легенду. Дескать, жил в твоем городе старичок-фотограф… ну, или не старичок, а вьюнош печальный, этакий молодой Вертер, детали потом домыслим. Жил, жил, да и помер, не то от цирроза печени, не то от наркотиков, не то от несчастной любви. И оставил тебя своим душеприказчиком, поскольку ты был его единственным другом в последние горькие дни…

– Сейчас заплачу, – ухмыляюсь.

– Давай. Так и нужно, чтобы на слезу прошибало… Сечешь, к чему я веду? Твои «Едоки» и есть его наследство. Мы устроим нашему покойничку посмертную выставку и обеспечим ему вечную славу. Снимки шикарные, осталось к ним биографию достойную придумать. Чтобы и жертва тоталитарной системы, и философ-самоучка, и непризнанный гений, и одинокий волк, и просто красавец-мужчина. Развлечемся, заодно и заработаем. На этих твоих призраках русизма, что бродят по Европе, свет клином не сошелся. Не перевелись еще богатые коллекционеры на земле нашей…

– Погоди. Я пока не очень понимаю, зачем придумывать этого покойника? Просто для смеху? Или для дела нужно?

– Для дела, конечно. Ты вообразить не можешь, насколько удобно представлять интересы покойника. Во-первых, о нем слова худого ни одна сволочь не напишет. Тебя бы распяли за человеконенавистничество, а трупу все позволено, мертвых у нас любят, того гляди, сразу в классики запишут, даже на некоторые несовершенства техники и, ты уж не серчай, явные пробелы в образовании глаза закроют охотно… Во-вторых, живым коллегам не так обидно. Вместо того чтобы интриги плести, еще и помогут от чистого сердца. Ну и продавать снимки вместе с рождественской сказкой о трагической судьбе отвергнутого обществом художника, сам понимаешь, проще.

– Наверное. Тебе виднее. Я ничего не понимаю ни в продажах, ни в выставках, ни в рождественских сказках. В сущности, я обычный провинциальный халтурщик, на досуге кропавший что-то, как говорится, «для души»…

– Вот! – орет Веня. – И он такой же, покойничек наш! Большой талант, истлевший в безвестности, в повседневной погоне за куском хлеба, высокий класс!

– Ужас какой. Дамы будут сморкаться от умиления.

– Ага, в норковые носовые платки… Ты скажи лучше, как тебе мое предложение? Может быть, ты все-таки предпочитаешь пожинать лавры под собственным именем? Если так, скажи сейчас, тут нечего стесняться. Я, как ты уже, наверное, понял, могу помочь тебе красиво стартовать. А дальше – по обстоятельствам.

– Погоди, – говорю, – не тараторь. Лавров я точно не хочу, я все же не суп какой-нибудь. И идея твоя мне нравится. Но и пугает немного, честно говоря. Мне надо подумать.

– Думай, – легко соглашается Веня. – Мысли, следовательно, существуй. А пока думаешь, можешь снимки печатать: в любом случае пригодятся. Негативы-то при тебе?

Киваю.

– Ну и слава богу. Я тебя сведу с одним пряником, который уже давно ни хера не делает, а сдает в аренду свою лабораторию всем нуждающимся – на день, на два, на неделю, как договоритесь. По крайней мере, новогодние каникулы с пользой проведешь… Или у тебя другие планы?

109